Étage: Вам никогда не хотелось открыть свой собственный журнал, как сделала Карин Ройтфельд с CR Book?

Алена: Никогда. Я, к сожалению, знаю грустную судьбу этих журналов, потому что очень немногие из них могут стать легендами в истории глянцевой журналистики. За исключением, пожалуй, The Oprah Magazine Опры Уинфри, что мне и предложили первым делом, когда я ушла из Vogue, — проект а-ля Опра со своим телевизионным шоу и журналом, но это немного вне моего характера, потому что журнал имени меня, передача имени меня, фонд имени меня — просто too much. Я, видимо, живу не на том уровне самолюбования. Шоколад «Аленка» я еще понимаю, но авторский журнал «Аленка» — это совсем невозможно.
Потом предложили использовать другое название, но тогда, три года назад, они пришли немного не вовремя. Возможно, если бы все эти три года мы отдыхали и сейчас кто-нибудь пришел и сказал: давайте сделаем свой журнал, думаю, мы с Натальей закрутили бы.

Étage: Для вас принципиально работать в легендарном журнале? Журнал не может быть выплеском личных амбиций и видения?

Алена: Если не лукавить, можно назвать Garage личным журналом Даши Жуковой, но это будет неправильно, потому что все равно все зависит от команды. И вы это знаете прекрасно по своему Étage: развалится команда — исчезнет Еtage. Так сказать, улетит фэншуй. Извините, что я так выражаюсь. Если честно, я вообще не собиралась делать никакой журнал после Vogue. У меня были другие планы. Но планы эти были нарушены рядом обстоятельств, и одно было, собственно, то, что... Я не хотела больше в журнал, потому что мне казалось, что все уже сделано. Но был единственный журнал, который мне реально нравился, это Interview. Не только из-за своей истории. На финале Vogue я почувствовала, что традиционный глянец будет терять обороты.
В том виде, в котором любила его я. Потому что Vogue для меня был платформой креативного эксперимента в тех рамках, в которых было позволено. И он таким останется навсегда, потому что если взять историю русского Vogue, точнее мой период, видно, как, несмотря ни на что, мы экспериментировали с разными вещами внутри бренда. Сейчас таких экспериментов нет ни в одном глянце вообще.

Наталья: Мы экспериментировали и много получали по рукам,
и чувствовали, что пора найти по формату что-то такое, чтобы рвануть. Еще точно не знали, куда, в какую сторону, но, к примеру, Дашу Жукову на модную съемку мы предложили еще в 2009 году, но, к сожалению, тогда нам это запретили.

Étage: Когда журнал авторский, рамок и ограничений нет?

Наталья: Да, но это хорошо и сложно одновременно.

Алена: Потому что тебя держит дисциплина. Ты всегда задаешься вопросом: «Is it Interview?».

Étage: Что вас расстраивает? Существует ли некая система координат, и несоответствие ей?

Алена: Это разные вещи — то, что расстраивает в журнале
и в людях. В журнале может расстроить, когда номер приходит из типографии, а ты его видел все время в двухмерном пространстве, на экране или доске. И когда он уже напечатан, какой бы ни был опыт, сколько бы мы этих страниц ни переделали, все равно листаешь, и вдруг... не то! Не так, как должно было лежать. Это можно было сделать намного лучше. Тут срабатывает личный перфекционизм. Поэтому журнал — это всегда удивление. Почти сакральная встреча. Что касается людей, то тут история вот какая. Мы разочаровываемся, когда очаровываемся, поэтому лучше сначала не очаровываться. Жизнь диктует другие законы, потому что часто видишь, условно говоря, актера, который доставлял тебе искреннее наслаждение, блистательно сыграв роль. И тебе кажется, что он абсолютно всемогущ и, наверное, потрясающе интересный человек. А потом выясняется, что совсем он не интересный и вовсе не потрясающий, а обычный, скучный. И ты, конечно, огорчаешься, потому что это такое детское разочарование. Это неизбежно.

Étage: Поэтому предпочитаете кумиров не заводить? Может, это со временем изменилось? Ведь в детстве мы все фанатеем от кого-нибудь.

Алена: Фанатеть от кого-то — это святое. Без этого детство
и юность не могли пройти, но поклонение мне вообще не знакомо, потому что для меня это слишком сильное чувство. Слишком внутреннее. И про свое поклонение я буду решать наедине с собой в очень тихой и закрытой обстановке.

Étage: Человек не обязательно присутствует в твоей жизни буквально, но ты наблюдаешь со стороны и восхищаешься.

Алена: В этом смысле мне, конечно, очень повезло. У меня была возможность много читать благодаря родителям. Или оказаться
в кабинете Людмилы Борисовны Волченко или Юрия Петровича Любимова. Или слушать, как Володя Высоцкий прописывает, дописывает последний кусок песни, или просто ходить на выставки художников. Я уже не говорю о музыке. Тут ты фанатеешь каждый день, причем все время от разных артистов. И здесь дистанция колоссальная. Можно сходить с ума от Rolling Stones, а потом влюбиться в Шопена. И еще, например, испытываю глубочайшее уважение к Анне Винтур. Я ее невероятно уважаю как профессионала, но фанатею я от Дианы Вриланд. Понимаете разницу? Видимо, мне ближе абсолютно безбашенная креативность, которая построена на «это нереально» и «это мое». А какая была Диана? Для нее все шло от вкуса и от видения наперед. Условно, а у Анны другая технология. Она более автоматизированная, но что-то в этом есть — что-то точнее просчитанное, промолотое, блистательное.

Étage: Поговорим о вашем детстве. Люди, на которых наши родители смотрели с экранов телевизоров, непосредственно участвовали в вашей жизни. Насколько этот культурный, образовательный, воспитательный фундамент повлиял на вас?

Алена: Я сейчас скажу очевидную вещь, но дети впитывают все абсолютно безусловным образом. Ты просто дышишь этим воздухом, видишь людей, слышишь разговоры. И ребенок никогда не анализирует. В лучшем случае я могла родителям сказать: «Я влюбилась в Володю Высоцкого». Я ношусь, мне 11 лет: «Мама, я не могу дышать, он ушел, я не могу делать уроки, мне плохо». И мама уже не знала, как меня разочаровать: «Ну, девочка, у него же гайморит все время. Он в нос говорит». Это, конечно, невероятно трогательно. Такая детская непосредственная реакция, или невероятная красота, или талант, ум. Или я помню, что кого-то очень не любила из родительских друзей. Я говорила: какой он противный и зачем вы его приглашаете. И было важно, чтобы родители рассказывали, почему он оказался у нас дома, что такое дом, что это за уровень ценза, когда человек пересек порог твоего дома. И будучи ребенком, я не могла понять значимости этого человека, но, что куда важнее, во мне уже во взрослом возрасте создалось совершенно определенное понимание моего дома. У меня дом с той же самой цензурной планкой. Понимаете? У меня была совершенно не светская семья, совсем не было никакой светскости. Походы в театр, кино, консерваторию никогда не считались светским занятием. Это было занятие нормального интеллигентного человека. Светскость тогда и сегодня — это две разные планеты. Я боролась с журналом «Сноб», они писали: «Алена Долецкая — светская львица». Я не львица и совсем не светская. Потому что выходы на публичные мероприятия были связаны с Vogue, были рабочей необходимостью, частью статусной работы. Это была модель, от которой я невероятно устала.