Первый вопрос связан с вашей двойной авторской личностью. Сложно ли вам работать вдвоем и как вы это все делаете, как в вашем дуэте распределяются обязанности?

Елена: У нас уже телепатическая связь: один что-то подумал, другой уже говорит.

Виктор: Лена, допустим, напевает мелодию, а она у меня в голове.

Елена: Иногда я думаю: что, неужели он не понимает, ведь я об этом только что подумала, а он не догадывается! И он мне тоже такие же претензии предъявляет. Что касается работы, то проекты бывают разные, и пути к результату тоже.

Виктор: Ну, у нас бывают такие проекты долгоиграющие, как «Голубой период», к примеру…

Елена: А есть вещи парадоксальные, неявные. Они исходят из каких-то озарений, неких представлений. Допустим, когда-то давно я посмотрела на асфальт во дворе и прямо явно увидела красную клубнику, которая там должна лежать. Так вот мне захотелось. Я же живописью занималась и иногда ощущение цвета – как ощущение вкуса, хочется чего-то такого, оно изнутри идет. Так ощущение визуальности сравнимо со вкусовым. Из асфальта появилась работа «Клубничный десерт». А вообще, Маслов же уже написал, характеризуя Витю, цитирую: «Приверженность семье каждый раз подтверждает добросовестным осуществлением малоосуществимых проектов супруги…».

То есть ты хочешь сказать, что теоретизируешь, даешь техническое задание, а плотью проекта занимается бог-творец, это Виктор?

Елена: Это, конечно, не техническое задание, мало ли какой бред в голову взбредет… Искусство не метод арифметического сложения, не логичная раскладка, в которой все можно объяснить, это вообще скучно, хотя сейчас даже модно. Нужно сделать вот так и вот так, чтобы оно было и красиво, и полезно, чтобы добро несло людям, экологичное было и так далее. Но искусство бесполезно само по себе, я все время об этом говорю… Это из сферы чистого исследования, как фундаментальная наука. Если впереди ставить пользу, то это уже из сферы дизайна, пропаганды, идеологии. А так как у нас Витя очень ответственный товарищ (я-то безответственная, во всяком случае пытаюсь быть таковой), чтобы не тормозить поначалу, не отвергаются никакие предложения, а Витя как ответственный человек подхватывает. А с другой стороны, он утверждает, дает добро. В конечном итоге мы несем общую ответственность за свои работы, за результат.

Виктор: Всегда, когда вместе работаешь, это помогает… Хочется взгляда со стороны, такого контроля – стоит ли осуществлять идею.

Елена: Без диалога, сам на сам, сложно что-то сделать. И хотя некоторые считают, что они гении-одиночки, на самом деле наверняка у них есть люди, с которыми они ведут беседы. Это отражение, эхо такое. Ты ему говоришь, он откликается, или он тебе говорит, ты откликаешься и тому подобное. Допустим, Ван Гог переписывался со своим братом Тео. Возможно, во многом благодаря этому диалогу он состоялся как художник. Тео держал его на плаву.

Виктор: Ну, некоторые можно сказать «в диалоге с Господом»…

Елена: Допустим, взять Сергея Калмыкова, ему же не с кем было разговаривать, и он писал письма Леонардо да Винчи… Вокруг члены Союза художников, советский строй, ему не с кем было словом обмолвиться…

Вы же начинали как скульптор и живописец, заметили, как произошел сдвиг или, так сказать, квантовый скачок в сторону contemporary art? И вообще, был ли он или это параллельные ипостаси?

Елена: У меня уже были принципы, касающиеся картины: она не должна быть нарративной (это не должна быть иллюстрация), то есть это объект по своему умению, работа с цветом, массой, намек на натюрморт или пейзаж и т. д. В качестве объектов изображения фигурировали бытовые предметы типа чайника, вилки… Допустим, в одной из первых инсталляций 1995 года «Эволюция роста, эволюция мысли, революция сознания» мы использовали бытовые объекты в качестве носителей сущности. Но если честно, так как живопись являлась для меня серьезным занятием, то к инсталляции мы перешли как к шутке, казалось, что это достаточно просто. Такой переход от краско-массы, из плоскости мы показали, по-моему, в 1996, в объекте «Попытка материализации». Работа состояла из трех частей: живопись, одновременно переходящая в предмет, – там был нарисован чайник, и картина переходила в реальный чайник.

Виктор: Помнишь, мы поехали в Москву, это как раз конец советского периода. В 90-е это было место активной художественной жизни, единственное, куда мы могли в то время попасть. А до этого выходил журнал «Декоративное искусство», и там уже начали представлять современных художников. На Якиманке была масса галерей и Центр современного искусства. Мы там увидели много нового для нас. Много выставок, в том числе и «Гамбургский проект» Виктора Мизиано, где все работы были в диалоге. Интересно. И Хальфин тоже туда стремился, он как раз делал выставку в «21» галерее, мы там встретились с Лидой Блиновой, Рустамом Хальфиным, Назипой Еженовой и Александром Бренером…

Елена: Но мы почувствовали себя чужими, потому что там своя была атмосфера, свои персоналии, и вклиниваться в эту атмосферу не имело смысла. Мы посчитали, что у нас идет свое развитие. Мы поняли, что в Москве этот поток идет своим ходом, а мы как-то так, в сторонке. Какое-то свое, другое у нас течение.

Виктор: Интересно, что мы первый раз, можно сказать, выехали, а когда галеристам в Москве показывали свои работы, они говорили: «Видно, что вы давно сотрудничаете с Западом», хотя это было совсем не так.

Елена: В общем, мы решили с Москвой не связываться. И тут у нас в Алма-Ате как раз все и закрутилось.

Ведете ли вы какие-то виртуальные диалоги с другими художниками, вообще есть ли художники, которые вам близки и которых вы, возможно, считаете своими визави?

Елена: Кто вызывает интерес, если брать из поколения старших, то, думаю, это концептуалисты. Нам ближе, конечно, московские концептуалисты, поскольку у нас общее прошлое. И хотя у нас с ними совсем разные вещи, они нам интересны, через них хорошо читается эпоха. Как писал Борис Гройс, социалистический реализм – это сырье типа нефти, и только после концептуального переосмысления его можно предъявить в качестве искусства. Что-то в этом роде… И вообще концептуалисты – американские, Гордон Мата Кларк, это интересно. Из нынешних художников, уже классиков, – Фрэнсис Алюс, Сантьяго Сьерра, интересны некоторые с украинской сцены. Например, Никита Кадан, серьезный художник. Он несет некую ответственность за ситуацию и предъявляет ее. Хотя, конечно, художник никому ничего не должен, но это зависит от самого художника, каждый сам на себя взваливает эту ответственность. Я не буду называть, кто не нравится конкретно, но мы называем некоторые вещи популярными на международных выставках – это декоративно-политическое искусство. То есть те, которые используют политические моменты только для того, чтобы предъявить их в съедобной декоративной форме.

Давайте вернемся к нашим реалиям. Выставка в ГМИ РК им. Кастеева, я понимаю, безусловно, важна, но все-таки как вы лично ее позиционируете, что она для вас значит, что это за явление?

Елена: Мы пока готовились к этой выставке, перелопатили несколько вариантов экспозиции, уже мысленно пережили и такую экспозицию, и этакую… Но главное, что у нас все-таки не было такой большой персональной выставки здесь в Алматы, да и, в общем-то, нигде, потому что выставки за рубежом в основном групповые.

Виктор: Если и были персональные выставки в Милане в галерее Лауры Булиан, то это небольшое галерейное пространство, вмещающее несколько проектов.

Елена: Да, музей – это другое, но я не знаю, насколько наш музей отвечает идее показа современного искусства, по своему устройству и предназначению. Хотя из интервью директора Гульмиры Шалабаевой видим: у нее есть такое желание, чтобы там было современное искусство. Наш музей как институция существует, и неплохо бы было там что-то показать, но для показа contemporary art он не совсем приспособлен, это не его задача. А если говорить по сути, то, конечно, хочется, чтобы люди посмотрели выставку. Мы выставим наши работы, и будет какой-то отклик.

Какой-то headline, генеральная линия выставки у вас есть, что это за выставка, чем она отличается от других?

Елена:Тут главное – идея пространства: личное пространство, пространство города, степи, ощущение человека в этом пространстве и вообще пространство современного.

Виктор:Мы ведь даже от части работ отказались, для того чтобы выставка была более цельной. Тут важно еще показать ощущение какого-то одиночества в этом мире, как в работе «Обратная сторона пейзажа». Из городской среды человек виртуально перемещается в открытое, голое пространство.

Мы уже упомянули какие-то стержневые работы выставки, какие вы выделяете особым образом?

Виктор: Если говорить про выставку, то, конечно, «Художник спит». Лена ее по-своему оценивает, я немножко по-другому трактую. Это такой срез общества, и не только нашего, казахстанского, когда здоровые силы спят. Здесь не говорится о какой-то революции или чем-то подобном, просто они спят. Такой анабиоз. И это все движется: кто-то мыльные пузыри пускает, кто-то еще чем развлекается. И когда он проснется? Рано или поздно должен проснуться.

Елена: Основные работы, которые у нас будут это, конечно, «Базар», «Казахстан. Голубой период», «Фото на память», «В поисках разума», «Реориентация».

Виктор: Они хоть и вытекают из постсоветского пространства, но отражают и сегодняшнюю ситуацию.

Елена: Вообще, выставка описывает текущую постсоветскость, я бы так сказала. Потому что, может быть, многие считают, что с советским уже все покончено. Нет. Эта постсоветскость – длящаяся, она тянется и тянется. Фиксация момента, констатация, что другого времени пока нет.

Interview: Юлия Сорокина
Date: April, 2017